Письмо Потомкам - Страница 40

Серафим подал мне стакан воды. Залпом выпив холодную прозрачную жидкость, я блаженно смотрела в высокий мозаичный потолок. В животе заурчало.

– Вы голодны. Позвольте принести кайер? – и тут же осёкся, испуганно глядя на меня.

– Ни-че-го, Серафимушка… – панибратски исказив его имя, чего геммы не любят, я довольно ухмыльнулась. Отомстила за предложение выпить мне стаканчик свежей крови. Мне вспоминался порой тот милый суп, что заботливо готовили для меня дети. Я по ним скучаю, по моим негодникам. Проказникам, шалопаям…

А мне теперь приходится ковыряться в фолиантах, рыть и забивать свою головку тем, от чего я пыталась избавиться. Чувствовала, что ночью моё сознание разразится встречным кошмаром, разбуженным внутри меня древними языками.

Нужно из последних сил доползти до Януша с Шоаном, выпросить какое-нибудь снотворное.

– Может, на сегодня хватит? – в золотых глазах Серафима было некое подобие жалости, чего я хотела бы избежать.

– Я в порядке. Всё хорошо.

– Как вам архивы? – спросил вежливо он, гордо поджав губы. – Я их все объединил и разбил по группам.

– Очень удобно, но несколько мало. У вас есть основы, но за пятьсот лет всё могло исказиться давно. К примеру, многие слова утратили своё значение, им на смену пришли новые. По идее, империя насаждала новый единый синтетический язык везде. Жадно искореняя изначальную письменность, религию и другие носители ненужных Единому миру языков.

– А как вы тогда узнали и смогли выучить их, если всё уничтожено?

– Люди не все такие… Крупицы собирались и шлифовались, язык переходил от одного потомка к другому. Становился историей. У таких я и училась, хранителей древнего мира. Но у меня было немного времени. За десять лет в Монастыре я многое выучила, но у меня не было самого главного – живого общения с носителем языка.

– Забавно. Уничтожать и затем собирать остатки… Они же единый народ.

– Если бы они были действительно единым, то вас бы, гемм, не было.

Серафим обиженно замолчал. Я не рассчитала силу и значение фразы. Так получилось, что вылетела она на гарами, и оттого звучала не как обычная шутка. Это звучало как пожелание гибели всем геммам.

– Действительно, хорошо, что вам удался Эвалон и мы теперь в одной семье. Ударил бы, не глядя, будучи помоложе. Или перегрыз горло.

– Я это знаю. Извините мне мою бестактность и грубость.

Библиотекарь и не думал оттаивать, слишком глубока и болезненна была фраза. Понимая, что моё присутствие ему неприятно, я отправилась к себе. Серафим крикнул вслед, а его слова разбивались среди древних книг, записей и стен:

– Я сегодня только на вас зол. Завтра, так и быть, прощу!

В ответ я просто улыбнулась.

***

На кухне было тихо, прибрано и пусто. Наверняка, дети уже поужинали и теперь готовятся ко сну. Шифф, насколько мне было известно, разделен был теперь на две части. Мысленно я назвала их «для припадочных» и «для малявок». Девочек изолировали от остальных, завтра-послезавтра к ним присоединится и Андрей, только найду в себе силы совершить ритуал.

Гремя тарелками в холодильной камере, я нашла свой ужин. Овощи и нежное мясо в соусе. Гарнир был сварен отдельно и, наверняка, Стефана тошнило при мысли, что я это ем.

Так и есть, рис стоял отдельно, с приклеенной запиской «Готовь эту дрянь себе сама! Я больше так не могу»

Я рассмеялась, взглянула наконец на часы. Половина десятого, а я ем впервые за день, не считая фруктов за работой. Зевнула, не спеша накрыла на стол. Было немного непривычно быть одной, особенно после шумных выходных. Ну и ладно.

Отломив немного хлеба, я с наслаждением принялась есть.

Ульяна!

Яркой вспышкой пронеслось по моему сознанию. Я зажмурилась от боли, спешно выплюнув всё, что было во рту. Измазавшись, я свернулась калачиком, стекла на пол.

Плиты, холодные плиты. Как хорошо…

А головная боль всё не проходила. Мой мозг бушевал в агонии, сжигая всё, что можно и нельзя.

Приступ, о котором я и забыла совсем. Два года прошло с последнего…

Зажав по привычке деревянную ручку вилки между зубами, я тихо замерла в ужасе.

Удар повторился.

Второй.

Мир сошёл с ума. Мне было отвратительно, изо рта потоком полилась серая пена, горькая и липкая, пачкая мои руки, одежду и плиты. В голове же плясали сто слонов, накурившихся неизвестно чего.

Бум-бум!

БУМ!

Бум, сучка! Бум!

Два года хватило забыть этот ад, и теперь меня словно разрывало изнутри, жгло виски. Я царапала плиты, я готова была разбить свою голову о них, пытаясь избавиться от боли.

В кухне зажгли свет и я испуганно закричала, ослепнув на минуту. Чьи-то руки коснулись меня, приподняли. Я ещё раз загнулась в спазме, на белые одежды выплеснув серую пену и желчь. В глазах стояла мутная, тонкая плёнка слёз и боли. На губах выступила кровь – я прокусила губу, когда билась в приступе.

– Ульанна, – испуганно прошипел Стефан, прижимая меня к себе, пачкаясь в рвоте. Он стянул салфетки со стола, вытирая меня от пены.

– Всё в порядке, – еле выдавила я и снова забилась в судорогах. Боже мой, боже мой… Дай мне умереть!

Затем резко села, вырвавшись из рук Стефана, еле дыша. Грязная, ужасно пахнущая чучелка. Со стороны я смотрелась жалко. Хорошо, хоть волосы короткие, а то бы и их запачкала, как раньше это делала и не раз.